Глава 19: Тяжкая доля

Спустя два дня и две ночи полной изоляции в Темном Замке, Белль чувствовала себя очень одиноко. Пустое, болезненное ощущение, напоминающее о смерти матери и невероятно долгой поездке в карете, снова вернуло ее мысли к брачной ночи.

Белль проверяла оставленную Румпельштильцхеном маленькую резную деревянную коробочку так часто, что начала чувствовать себя глупо. Она знала своего отца - если Румпельштильцхен послал ему подобную шкатулку с инструкциями, как пользоваться магией для отправки простого ответа, то, ради всеобщего блага, вопрос о применении этих чар будет рассмотрен и обсужден всем советом. Белль понимала, что ему будет тяжело оставаться в ожидании и бездействии, позволяя мудрым мужам изучить коробочку и ее письмо, а затем взвешивать все за и против, выдвинутые советниками.

В эти дни вынужденного одиночества, Белль непрерывно думала об отце, и чувствовала при этом угрызения совести. Разве не следует ей вместо этого думать об отсутствии мужа?

На третий день началась оттепель, и звуки капающей талой воды с водосточных желобов и каменных горгулий, украшавших замок, были слышны повсюду.

Белль долго стояла у окна своей спальни, наслаждаясь утренним солнцем, томясь желанием оказаться снаружи и ощутить его лучи на своей коже. Два дня она провела, выметая полы в других частях замка до тех пор, пока от работы не заныли плечи и спина. Следующими на очереди должны были стать полы на этаже, где находилась библиотека, но яркий солнечный день полностью лишил ее желания заниматься домашней работой.

Худшие из женских недомоганий уже были позади, и Белль чувствовала себя сильной и полной энергии. Она поняла, что не выдержит больше этого вынужденного одиночества в огромном замке, единственными занятиями в котором были подметание полов и проверка деревянной коробочки на предмет ответа из родных краев. Она решила выйти на улицу. Прогулка на солнышке, свежий воздух - да, вот то, что ей нужно.

Едва эта мысль возникла в голове, Белль уже знала, что выйдет наружу. Путешествие в карете не давало ясного представления о том, как далеко до города, но она решила, что это не может занять больше часа ходьбы быстрым шагом. Если дороги оставались расчищенными, так неужели она не справится? Эта мысль воодушевила ее, ведь там она сможет увидеть людей, и даже если они не слишком обрадуются ее компании, она все равно будет рада увидеть хоть какую-нибудь живую душу.

Ей было очень неловко думать о том, что придется бросить замок совсем пустым, но здравый смысл подсказывал, что до ее появления Румпельштильцхен все время поступал именно так.

Он не запрещал ей покидать замок или искать развлечений, пока он в отъезде. Но все равно Белль заколебалась в коридоре и, оставив корзинку и плащ на столе, пошла еще раз заглянуть в коробку, которую он оставил у себя на табурете.  Она хотела взять ее к себе в комнату, но не осмелилась - вдруг это каким-то образом помешает волшебству работать, и письмо отца не дойдет до нее.

Встав на колени около низкого табурета, Белль осторожно приподняла крышку ящичка, и обеими руками прикрыла рот, увидев там квадрат свернутого пергамента, запечатанный темным воском с печатью ее отца. Прослезившись от радости и облегчения, Белль выхватила письмо из коробочки и отпрянула, как будто боясь, что та укусит ее или проглотит, если она задержит руку хоть на секунду. Руки Белль тряслись, когда она подбежала к столу, упала на стул Румпельштильцхена и развернула письмо.

Белль любовно пробежалась взглядом по мельчайшим деталям, начиная от кремоватой жесткой бумаги с неровными краями, и заканчивая размазанной кляксой справа, которую отец вечно ставил, когда прижимал свою печатку к воску, не снимая перстня с пальца.

- Папа, - прижав руку ко рту, чтобы не дать вырваться этому слову, она не удержалась и всхлипнула.

Прошло некоторое время, прежде чем она смогла заставить себя сломать печать и открыть письмо, но слезы продолжали затуманивать зрение, когда она попыталась читать. Появление письма ни капельки не развеяло тоску по дому и одиночество, а лишь вытащило на поверхность острую печаль, отчего слезы безудержно покатились по щекам.

Она стерла их рукавом, промокнула глаза и попыталась насладиться каждым словом отца. Но, что важнее всего, письмо говорило об его огромном облегчении, что она жива и здорова. Однако,  между строк Белль могла видеть его беспокойство и невысказанные вопросы. Тон ее собственного письма озадачил его, и он мог даже подозревать, что Румпельштильцхен продиктовал ей текст или подделал ее почерк.

Папа также позаботился о том, чтобы избежать в письме малейшей возможности разгневать ее нового мужа или заронить в нем какие-либо подозрения. 

Отец рассказывал, что город снова отстраивается. Он довольно подробно расписал их благодарность Румпельштильцхену и Белль за заключенную сделку, которая спасла их и, опять же, это предназначалось для глаз ее мужа, а не для ее собственных. 

Лотта, писал он, чувствует себя намного лучше после получения послания Белль, и ее отослали отдохнуть на пару недель домой к родителям. Но, если Белль с мужем захотят нанести им визит, горничная будет ожидать их.

Последние строчки предназначались только для Белль - неуклюжие заверения отца в любви и гордости за дочь, а еще его печаль, что она уже отдана под венец и покинула родительское гнездо. Даже там, где в каждой строчке его боль выдавали неровные смазанные буквы, отец позаботился о том, чтобы Румпельштильцхену не к чему было придраться и найти какой-либо повод хоть в чем-то обвинить Белль.

Девушка рассердилась, увидев, что страхи отца не смогли миновать это письмо. Румпельштильцхен должен был понимать, какой ценой обернутся его ограничения, которые он поставил перед ней, указывая, что можно, а что нельзя говорить в письме. Это так в духе его язвительного, злорадного и игривого характера, подумалось Белль, использовать ее письмо как средство, чтобы продолжать мучить тех, кого она покинула.

Она была уверена, что он не собирался заставлять страдать ее саму, но сам факт, что ей нельзя было рассказать об этом отцу, стало источником ее душевных мучений. Невыносимо, когда тебя используют против твоих  же близких.

По крайней мере, гнев высушил слезы, и Белль оставила письмо на столе. Белль было все равно, будет Румпельштильцхен читать его или нет, хотя ей и стало стыдно за такие мысли. Оставалось надеяться на то, что он со временем поймет, как это жестоко - заставлять жену писать письмо, которое скорее служило его личным интересам, чем ее.

Но, если даже малейший намек на несчастье Белль вызывал отчаяние

Румпельштильцхена, то не стоит обрушивать на него весь ее гнев. Она сама пообещала следовать его указаниям в выборе слов, вместо того, чтобы отказать ему, бросая вызов. Но Белль не выносила жестокость. Она никогда не понимала этого, даже будучи маленькой девочкой, когда увлеченность играми и друзьями управляла ее поступками и, порой, словами. То, как Румпельштильцхен радовался несчастьям других, как он подпитывал их страх и купался в нем с восторгом маленького ребенка, внушали ей такое отвращение, какое не могла внушить даже его внешность.

Она все еще не могла смириться с этой стороной его сущности, в отличие от тех его черт, которые вызывали восторг и очаровывали ее. Его мальчишеская робость, дикая эксцентричность, глубокая печаль и щедрость в постели - она обожала мужа за все это и старалась, в свою очередь, тоже заботиться и о его интересах. Несмотря на прежние страхи, оказалось так легко найти для него место в своем сердце. Раз за разом он отвоевывал место в нем с каждым новым подарком, с каждым признанием. Но он умел быть и жестоким.

Захватив плащ и корзинку, а также проверив карманы на наличие кошелька с монетами, Белль, наконец, ступила за порог, подставляя лицо яркому солнечному свету. Было теплее, чем можно было себе представить, и в итоге свой плащ она положила в корзину. Она была рада, что надела сапоги, ибо там, где солнце нагрело дорогу, тропа превратилась в сплошную болотистую кашу. Белль еще не успела отойти далеко от замка, а ее юбки уже были заляпаны пятнами, а ботинки облепила грязь. В некоторых местах, где придорожный снег превратился в коричневатую жижу, от земли поднимался пар, а воздух под нависавшими над дорогой деревьями был влажным.

Большую часть пути до города Белль прошла в сумраке тени деревьев, за исключением тех мест, где шторм повалил стволы - там ярко светило солнце и было невыносимо жарко. Девушка наслаждалась пешей прогулкой, но к тому времени, как она добралась до первых окружавших город домиков, ее замучили жара и жажда. Во время ярмарки девушка не видела таверны, но подозревала, что она должна была быть в городе. Наверняка, будучи тогда слишком расстроенной и встревоженной, она просто не заметила в суматохе здание таверны. Может же она порадовать себя горячей пищей и прохладной выпивкой?

Мальчик, которому на вид можно было дать лет двенадцать, подметал ступеньки возле следующего дома у дороги. Он дружелюбно кивнул, когда она подошла к воротам. Белль уже готова была подсказать ему о пропущенном пятачке рядом с зимним овощехранилищем у стены, когда внезапно рука взрослого выдернула мальчика из ее поля зрения прежде, чем кто-либо из них успел сказать хоть слово. Озадаченная Белль продолжила свой путь.

Она услышала городской шум еще до того, как взобралась на последний холм и увидела сам город. Белль слышала, как играются дети, разговаривают взрослые, стучат колеса телег по брусчатке… но к тому моменту, как она сама ступила на мостовую, улица наполовину опустела, а в пределах видимости не осталось ни одного ребенка.

Они спрятали детей? Белль ошеломленно остановилась и оглянулась по сторонам. Вдруг, несмотря на все ее ожидания, она почувствовала себя чужой и нежеланной в этом месте. Мужчины и женщины продолжали заниматься своими повседневными делами, но при этом осторожно кивали ей с все тем же напряженным уважением, как и тогда, на рынке.

Белль подумала о том, что у нее дома, в деловитом оживленном городе, никогда бы не нашлось времени и места для подобных церемоний. Если ее отец или советники хотели поговорить с кем-то из горожан, им приходилось подходить к собеседнику самим и хлопать его по плечу, потом дожидаться, пока тот не закончит делать то, чем он занимался в тот момент, а затем уже поприветствовать друг друга, как равный равного, без всякого испуга. Гастона это очень нервировало, но даже он слегка прогибался перед горожанами, чтобы заслужить немного тепла и уважения среди людей Белль. И все же она сильно сомневалась, что в тех краях, откуда Гастон был родом, родители выхватывали своих детей во время игры лишь потому, что кто-то из замка ступил на обычную улицу.

От всего этого Белль, идя от городских ворот к перекрестку, чувствовала себя еще более одинокой, чем когда находилась в замке. Окруженная людьми, целым городом, она как никогда чувствовала себя изолированной от всех. И даже умом понимая, что не должна этого чувствовать, Белль все равно ощутила болезненный укол. Румпельштильцхена должны бояться - это она знала всегда, даже теперь, когда об этом становилось все труднее вспоминать, в то время как он смотрел на нее со страстью и восторженным удивлением. Она была его нареченной, но даже ей не дано было знать, как он отреагирует, если его жене будет причинен хоть малейший вред в кругу этих людей.

Белль устало прислонилась к столбу там, где ранее встречалась с мужем, у колодца. Но тут же ей пришло в голову, что если она останется здесь, то тем самым не даст приходить за водой людям, которые просто побоятся встречи с ней. Она в отчаянии огляделась в поисках места, куда бы сбежать, но пути отступления не увидела. Она не станет разворачиваться и возвращаться обратно к воротам, а потом в замок, тем самым позволив им увидеть, как ее расстроило их поведение. Может, Румпельштильцхен сам приказал им так себя вести, угрожая страшной расправой каждому, кто попытается обмануть его и ослушаться?

Собравшись с мыслями, Белль заметила по левую сторону улицы здание, куда люди заходили и выходили чаще всего. Таверна? Несмотря на то, что страдания подавили ее аппетит, Белль все еще хотела пить, и она целеустремленно направилась в оживленное место. Крупные, крепко сбитые мужчины расступались перед ней, как послушные школьники, а Белль, в свою очередь, одаривала каждого из них улыбкой, тем самым выказывая благодарность тем, кто из уважения к ней пошел на неудобство.

Это место и в самом деле оказалось таверной. Она была меньше, чем таверны в родных краях, высота дверного проема едва позволила Белль пройти, не наклоняя головы. Мужчины, которые пригибались, когда входили и выходили, кажется, уже приноровились к этой особенности. Наверняка, подобная привычка выработалась после длительного опыта столкновения пьяных голов с крепким дубовым косяком.

Белль мысленно приготовилась к тому, что в таверне наступят тишина и молчание при ее появлении, но все оказалось не так плохо, как на постоялом дворе в их с Румпельштильцхеном первую брачную ночь. Она не притягивала к себе любопытные взгляды, и хотя разговоры вокруг стали приглушеннее, они не прекратились полностью.

Смело нацепив на лицо улыбку, Белль прошла между тесно расставленными столами и стульями, кротко извиняясь каждый раз, когда ее юбки или корзина касались чьей-нибудь спины или руки.

Мужчина и женщина, державшие бар, были похожи друг на друга так сильно, что Белль поначалу приняла их за близнецов. Заговорив с хозяйкой, она старалась не приглядываться, понимая, что все и так слишком нервничали в ее присутствии.

- Кружку эля, пожалуйста? - Белль попыталась придать своим интонациям как можно больше дружелюбия и натянула на лицо улыбку, изо всех сил стараясь, чтобы ее слова не звучали так отчаянно безнадежно, как она чувствовала себя на самом деле.

Круглолицая женщина, которая при нормальных обстоятельствах повела бы себя весело и непринужденно, толкнула локтем застывшего компаньона. Тот поспешно снял с полки над баром оловянную кружку и развернулся к одной из больших бочек позади себя, чтобы налить туда эль. Белль предложила в качестве оплаты самую маленькую из золотых монет, что у нее были, понимая, что если где и смогут найти сдачу, так это в таверне.

Женщина кивнула, принимая монету, но с большой осторожностью, чтобы не прикоснуться к ней. Пошарив в кармане фартука, она отсчитала большое количество серебряных и медных кругляшков, а затем положила их на стойку бара. Как и на рынке, цена не была названа, так что Белль кивнула в знак благодарности и положила новые монеты в сумочку, не взглянув, сколько было ей возвращено.

- Миледи? - раздался позади мужской голос. Белль обернулась и увидела, что к ней приблизились люди, сидевшие за ближайшим столом.

Когда она с благодарностью кивнула, мужчина взял ее кружку с бара и поставили на стол. Белль села, расправив юбки, напомнив себе, что если для леди и приемлемо утолять жажду в приличной таверне, то уж явно не за барной стойкой. Она положила свою корзину с плащом на скамейку рядом, и снова улыбнулась человеку, который вежливо привлек ее внимание.  Она не осмелилась спросить его имя, опасаясь, что тот попросту сбежит.

Разговоры, пусть теперь и приглушенные, снова вернулись в прежнее русло, а Белль притворилась, что полностью занята лишь своим элем. Пиво здесь тоже не было похожим на то, что было у нее в родных краях - здесь оно было более крепким и пенистым, что очень понравилось Белль. В замке она ничего подобного не нашла, хотя там и было помещение, предназначенное для хранения вин и спиртного.

Белль вспомнила привкус чего-то очень сильно алкогольного в прощальном поцелуе Румпельштильцхена, как и в их первую брачную ночь. Но ему наверняка требуется что-то намного крепче эля, чтобы ощутить то легкое тепло, идущее изнутри, которое она почувствовала, увидев дно своего стакана.

Сэр Моррис, ее отец, часто повторял, что лишь дураки ищут утешение на дне рюмки, но Белль внезапно осознала привлекательность легкого опьянения, когда мир немного поплыл перед глазами. Напиток чуть притупил остроту мыслей, и благодарная улыбка уже не была такой вымученной, когда она вернула пустую кружку мужчине за барной стойкой.

- Сэр, - спросила она после недолгого колебания, - где я могу найти госпожу Рен?

- Дальше по улице, миледи, - ответил он достаточно услужливо на прямой вопрос.

Он показал рукой направление, ниже по улице, где находилась таверна.

- Второй, вон из тех трех домиков, что стоят в садовых зарослях.

- Благодарю, - сказала Белль. Стараясь не попадаться людям на глаза, она добралась до двери и вышла из таверны. Один из посетителей привстал со своего места, когда она проходила мимо, но все остальные продолжали спокойно сидеть.

Уже успело перевалить за полдень, но Белль не хотела возвращаться в замок до того, как сумерки вынудят ее сделать это. Если сгорбленная Рен с кудахчущим смехом - единственный человек, у которого хватает смелости с ней разговаривать, то она найдет женщину и будет рада ее обществу.

Белль нечасто приходилось иметь дело со знахарками. Если кто-нибудь в родном замке заболевал, неважно насколько низкого происхождения был этот человек, к нему всегда вызывали лекаря. Знахарок призывали только на родильное ложе, и у Белль остались лишь смутные воспоминания о тех из них, что были рядом с ее матерью во время родов, незадолго до ее смерти. Она знала, что такие женщины разбирались в растениях и травах, причем не только тех, что использовались в медицине, но и тех, что добавляли в еду, или которыми кормили животных.

Иногда говорили, что такие знахарки обладают магией, но Белль подозревала, что на самом деле они владели только знаниями - передававшимися из поколения в поколение среди женщин, которые узнавали, что работает, а что нет, и передавали эту науку своим сестрам и дочерям. У Белль определенно был повод оценить умения Рен с лекарственными снадобьями после того несчастного случая. Подойдя к ее домику, девушка почувствовала, как приподнимается настроение - она все-таки нашла повод для своего визита.

Но, кажется, ей не о чем было волноваться. Рен сидела на ступеньках у двери и что-то вязала из плотной серой шерсти, наблюдая, как беззаботный шмель облетает ее крохотный огород в поисках пищи.

- Ах, миледи, - Рен отсалютовала ей обеими руками, в которых было зажато вязание.

Белль видела, что подняться для приветствия станет для старушки слишком большой проблемой, и поспешила к ней по тропинке, чтобы не дать Рен встать.

- Госпожа Рен. Мне стало слишком одиноко здесь, в городе, - сказала она, поставив свою корзинку около ступенек и садясь рядом с пожилой женщиной. - Я вспомнила, что вы были не против поговорить со мной.

- Верно, - у Рен было такое лицо, которое почти не менялось со временем. Когда-то прекрасные его черты теперь были скрыты горбом и сморщившейся от возраста кожей.

Она была загорелой, как ореховая кожура - почти как темнокожие торговцы, привозившие экзотические вещи в родной город Белль из-за моря. Рен проворными руками с силой и уверенностью вязала грубую шерсть.

- Не обращай на них внимания. Они простоя боятся, что он обратит их в муравьев, если они не так на тебя посмотрят.

- Неужели, он это сделает? - Белль со вздохом сложила руки на коленях. Эль немного успокоил ее эмоции, оставив лишь приятную слабость и благодарную опустошенность.

- Сомневаюсь. Не за разговоры с тобой. Но помоги бог тому, кто причинит вред или украдет то, что принадлежит ему. - Рен была совершенно спокойна, говоря это, не выказывая ни одобрения, ни неодобрения по отношению к своему хозяину. - Никогда не видела, чтобы он это делал, не здесь, потому что никто не посмеет. Но я слышала истории.

- Но вы его не боитесь? Правда? - Белль хотела знать, еще со времен их первой встречи, действительно ли Рен не испытывала страха перед Румпельштильцхеном или просто позволяла ему так о себе думать.

- Чего мне бояться в моем-то возрасте, дитя? - хихикнула Рен, ее смех перешел в хрип, и она закашлялась, после чего снова взялась за вязание. - Он спас меня еще младенцем - нашел пищащей между ног моей мертвой матери и принес сюда для вскармливания. Так что я всегда нахожу для него оправдания, - она фыркнула, довязала ряд и воткнула спицы из слоновой кости в клубок с шерстью.

- Итак, какой чай ты предпочитаешь?

С видимым усилием и хрустом костей, Рен поднялась на ноги. Белль хотела помочь ей, но Рен лишь нетерпеливо отмахнулась, когда она попыталась это сделать.

- Я не отдаю предпочтение какому-то одному сорту, - неуверенно произнесла Белль, наблюдая, как Рен распрямилась настолько, насколько это было для нее возможно. - Может, лучше я заварю его?

- Я старая, девочка, а не слабоумная, - дружелюбно заметила Рен и толчком распахнула входную дверь. - День, когда я не смогу обслужить своего собственного гостя, станет днем, когда меня положат в деревянный ящик.

Проглотив слова извинения, Белль последовала за ней в дом. Все внутри было миниатюрным, и напоминало девушке о расписных домиках-лодках, которые она видела на реке. Чугунная печка согревала небольшую комнату, одновременно служившую кухней, гостиной и спальней. Дюжины веников и пучков с травами сушились под искривленной лестницей, свисая с низких балок. Кроме трав Белль заметила грибы, лук, чеснок и зимние тыквы, и была настолько заинтригована их видом, что почти забыла о вежливости. К тому времени, как она хорошенько осмотрелась и вспомнила о хозяйке дома, Рен уже наливала горячую воду в огромный глиняный заварочный чайник.

- Иди, садись у огня, девочка, - в отличие от Румпельштильцхена, у Рен было два стула возле теплой печки, стоявшие друг напротив друга.

Она взмахом руки указала на небольшой стул, а сама села напротив, в кресло-качалку, которое выглядело чуть ли не старше самой хозяйки. С ручек и спинки кресла свисали различные мешочки и тряпки. В один из мешочков Рен сунула свое вязанье, а потом протянула Белль тяжелую чашку чая с молоком.

- Большое спасибо, - Белль с благодарностью приняла бы чашку, даже если бы в той оказалась вода из озера, так ей было приятно, что в этом доме ей искренни рады. Она улыбнулась, наблюдая, как Рен продемонстрировала особую ловкость и умение сохранять чай в чашке, садясь в кресло, когда оно принялось раскачиваться под ее весом.

- Ну, а ты сама что, боишься его? - спросила пожилая женщина, когда кресло замерло.

С того места, где она сидела, Белль совершенно четко и ясно могла видеть ее глаза. Они казались почти белесыми, словно старушка была слепой, однако было очевидно - она прекрасно видела Белль перед собой.

- Иногда, - призналась Белль и сразу почувствовала, что ей не стоило говорить этого. - Я стараюсь не пугаться его.

- Так и надо, - Рен кивнула и шумно подула на чай. - Девушка, которая умеет мыслить и действиями которой руководит голова, а не сердце - вот что нужно нашему господину. Ему нужна была такая, как ты.

- Мне стоит его бояться? - ей показалось, что Рен ответит честно как есть, если у Белль хватит смелости задавать вопросы прямолинейно.

- Я бы сказала, что нет, если ты будешь верна ему, - Рен задумчиво раскачивалась в своем кресле. Пить чай, почти касаясь подбородком груди было крайне неудобно и неловко, и Белль попыталась представить, каково это - быть такой старой, как Рен.

- Вот что я скажу, дорогуша. В округе нет ни одного мужчины, который бы решился поднять руку на свою жену, или ребенка, или разорвать сделку, забрав данное слово. Это его закон, и я считаю, он сам соблюдает его.

Белль кивнула и склонилась над чаем, размышляя над тем, что только что услышала. Некоторые вещи бывают слишком чудовищными, чтобы позволять им свершаться, и если Румпельштильцхен хотел что-то прекратить, он это прекращал.

- Почему они прячут детей, - грустно спросила она, - если он в любом случае не позволит причинить им вреда?

- Хм, ну, - Рен умолкла на долгое время, покачиваясь и прихлебывая чай; казалось, она потерялась в собственных мыслях. - Он наблюдает, вот и все. Смотрит, как они играют. Он наблюдал за мной, когда я была девочкой, и поскольку я была подкидышем, горожане беспокоились обо мне в последнюю очередь, - она рассмеялась и хрипло закашлялась. При этом она продолжала крепко и ровно держать чашку с чаем, не переставая улыбаться.

- Каждый знает - он забирает детей по ночам, - заключила она, подмигнув собеседнице.

- Это ужасно, - произнесла Белль, которой не так повезло с собственной чашкой, откуда чай выплеснулся прямо ей на колени. - Зачем учить детей бояться того, чего бояться на самом деле не стоит?

- Я не сказала, что его не следует бояться, утенок. Его еще как надо бояться тем, у кого остались дни жизни, которые можно укоротить. Любую магию стоит бояться, а наш хозяин и повелитель  увяз в ней целиком и полностью. Разве что только не утонул пока в ней, я бы сказала.

- Ох, - все то утешение, что Белль нашла в прежних словах старой Рен, испарилось в один миг.

- Он обращается с тобой мягко, не так ли? - Рен увидела явное удивление Белль от ее вопроса, но затем щеки собеседницы вспыхнули, и отрицать что-либо было уже бессмысленно. Белль невидящим взглядом уставилась в чашку.

- Ах. Тогда все, как надо. Сколько тебе лет, дитя?

-...почти двадцать, - тихо ответила Белль.

Она не могла найти в себе сил и желания избегать грубоватой прямоты Рен, к тому же эту прямолинейность она все же предпочитала страху и настороженности горожан.

- А он такой старый человек, - Рен усмехнулась, и ее кашель стал чуть легче. Чувствуя себя беспомощной, будучи наблюдателем этой картины, Белль мягко взяла чашку из рук пожилой женщины и вновь наполнила ее из заварочного чайника.

Она присела рядом с креслом-качалкой и увидела, что Рен сильно вымотал этот приступ кашля, отчего она с благодарным кивком приняла чашку из рук Белль.

- Вы знаете, насколько он старый, госпожа Рен? - Белль была готова взять чашку из рук старушки, но та держала ее довольно устойчиво, и Белль вернулась назад, к своему креслу.

- Легенды гласят, что он старше самого мира, но я не верю в это, - сказала Рен глубокомысленно, начав покачиваться в кресле. - Он был хозяином этих земель более сотни лет, при этом сам ни капли не изменился с течением времени. Он уже был легендой, когда появился тут. Сотни лет у него за плечами, и сдается мне, что они тяжким грузом ложатся уже после первых семи десятков, попомни мои слова, - она сосредоточенно кивнула, от ее понимающей улыбки не осталось и следа. - Его жизнь - тяжкая доля.

- Я буду ему хорошей женой, госпожа Рен, - произнесла Белль торжественно,  - даю слово.

- Зови меня просто Рен, утенок, - старушка улыбнулась, - так и он зовет меня, а старой Рен нужен сон. Когда становишься такой старой, как я, дни кажутся длиннее и тяжелее... Беги домой, к нему, навестишь меня, когда твой муж вновь отправится по своим темным и грязным делишкам, - понимающая улыбка коснулась губ Рен, а веки ее явно потяжелели.

Белль осторожно взяла чашку из ее рук и поставила на столик рядом, после чего, выходя из дома, поблагодарила пожилую женщину, хотя можно было с уверенностью сказать - та уже дремала.

Как она узнала, что Румпельштилькцхен покинул замок? Она уже повернула назад, подхватив корзины со снедью, чтобы спросить об этом Рен, как вдруг сердце взволнованно и быстро забилось в груди.  Беги домой, к нему, сказала она. И если Рен знала, когда Румпельштильцхен отсутствовал, возможно, она так же каким-то образом узнает, когда он возвращается? Торопясь, пачкая юбки в грязи, которая все еще была повсюду, Белль чувствовала, как ею постепенно овладевает страх.

Она не подумала о том, что муж может вернуться и не застать ее в замке. При этом Белль  была совершенно уверена, что он почувствует разницу между тем, что она исчезла из комнат замка, и тем, что она сбежала с его земель совсем. Румпельштильцхен не запрещал ей покидать замка, но он также не давал разрешения на подобные прогулки, и теперь ее упрямый гнев, который понес ее в город, куда-то исчез по пути назад в замок. Что если Рен права, и Румпельштильцхен ждет ее сейчас в замке? Разозлила ли его эта выходка?

Солнце почти достигло горизонта, когда Белль подошла к воротам замка.  Они так же легко распахнулись от ее прикосновения, впуская Белль, как до этого столь же беспечно выпустили ее наружу, и красавица поспешила внутрь, почти переходя на бег. Ее страх перед возможным гневом мужа почти пропал, когда она виновато вспомнила его реакцию на свой отказ бежать к отцу в родной город. Дело было не в его вере, что она останется, наоборот - он был уверен, что она захочет уйти от него. Но, даже будучи расстроенной письмом из дома и отсутствием мужа, Белль могла бы оставить записку, объясняющую, куда она пошла и зачем. Ее страх возрос, когда в спешке оставив корзины и дорожный плащ, но, не сняв испачканных в грязи сапог, она вошла в большой зал.

Помещение было ярко освещено, Румпельштильцхен сидел во главе стола, спиной к ней. Хоть Белль и стояла в дверях, она увидела, что он держит письмо ее отца в левой руке. В правой руке, лежавшей на столе, была зажата серебряная фляга с открытой крышкой.

Чувствуя себя, словно непослушный ребенок, которого ожидает наказание, Белль подошла и встала позади его кресла. Выражение лица Румпельштильцхена невозможно было прочитать, и он не позволял ей увидеть выражение своих глаз.

- Ты подумал, что я убежала, - произнесла она, и это был не вопрос.

Она была уверена в этом, и ни подтверждение, ни отрицание этого факта с его стороны не заставило бы ее думать иначе.  Румпельштильцхен смотрел прямо перед собой. Белль стало интересно, неужели фляга была пустой?

- Я твоя жена, Румпельштильцхен! - сказала она, забирая письмо из его рук и осторожно целуя его в щеку. Он отвернулся, низко склонив голову, но при этом крепко схватил ее за руку, когда Белль собралась отойти и положить письмо обратно на стол.  Это было импульсивное, судорожное движение, и, казалось, он понятие не имел, что делать дальше.

Ему потребовалось какое-то время, чтобы совладать с голосом.

- Ты... пошла в город.

- Да.

- Письмо, - он, казалось, только что пришел к какому-то новому выводу, и это явно сбило его с толку, - оно расстроило тебя.

- Мне было одиноко, - быстро проговорила Белль, - и письмо заставило меня очень скучать по родному дому. Я виделась с Рен, - добавила она на всякий случай, чтобы у него не возникло сомнений, с кем она встречалась. - Она напоила меня чаем.

При этих словах Румпельштильцхен кивнул и отпустил ее. Его напряженные плечи немного расслабились, и он взялся за ручки кресла.

- И как чувствует себя старая облезлая воробьиха?

- У нее кашель, - ответила Белль, игнорируя его попытку издевательства. Он не стал бы спрашивать о самочувствии старой женщины, если бы и вправду не интересовался этим. - Она весьма любезно говорила о тебе.

Румпельштильцхен хмыкнул и снова обратил внимание на  стоявшую на столе фляжку.  Закупорив горлышко пробкой, он опустил ее в один из бездонных рукавов плаща.

- Как прошло путешествие?

Это был не самый удачный вопрос. Белль увидела его угрюмое выражение лица, когда он встал и, пересекая зал, подошел к прялке.

- Я не лучшая компания для вас сейчас, моя леди, - он застыл у прялки, опершись рукой о колесо, и взглянул на нее через плечо. - Оставь меня.

Хоть она и была расстроена таким поворотом событий, все же Белль была рада выполнить его указание, унося письмо отца с собой. Задумчивость Румпельштильцхена была слишком угрюмой и мрачной, а собственная вина заставляла выглядеть ситуацию еще хуже. Его сделка прошла неудачно, и он вернулся домой только для того, чтобы обнаружить бегство собственной жены, потому что та получила письмо из дома.

Это было не самое лучшее начало, если она хотела стать для него утешением и источником силы. Впредь она не будет столь беспечной.